Она танцевала в «Вишнёвом саду», интегрированным в когда—то родной и близкий «Роби—Боби». Танцевала удачно. Всё дело тут в генеалогическом древе, напустившем немало семенной пыли на несколько поколений дедушек и бабушек, состоящих в запутанных родственных и пересекающихся взаимоотношениях на манер скомканной паутины. Среди предков по женской линии водились балерины.
Про эскадроны русских – то ли красавцев—гусар, то ли одних только казаков, проследовавшим ровно до Парижа вдогонку за побитым Наполеоном, даже не будем тут припоминать. Россия с Францией связаны гораздо глубже и приятнее во всех отношениях, особенно если сравнить вышеупомянутых гордых, честных, невороватых, любвеобильных русских казаков и бескровную, но и бесславную также сдачу Парижа германским танковым войскам во Второй Мировой и всё последующее за ним французо—немецкое блЪдство.
Вскользь можно упомянуть, – больше для смеха, нежели для справедливости, что солдаты Наполеона ввезли с собой в Россию массу фальшивых бумажных денег. Ввезённый дефолт их не спас. Не спас от бесславного, торопкого бегства даже специально откляченный в арьергард маршал Ней.
Казаки же и гусары, на радость французских противников империи, фальшивых денег не изготовляли, довольствуясь своим солдатским заработком и обходительным отношением француженок.
Казаки перед боем не брились, а гусары завивали усы, сидя на лошадях.
***
Банти—Бантик говорящих крокодилов никогда не видел, хотя с удовольствием попробовал бы пообщаться, если бы реально довелось.
В момент выныривания фантастического полуживотного он спускался в трюм по естественной надобности, присовокупив к необходимостям некоторые приятности. А именно: – интимные операции с частью тела, которые так свойственны молодому и темнокожему, вечно неудовлетворённому поколению. По возвращению на палубу крупные круги на воде уже ушли по течению, растворившись и даже не достигнув подпорной стенки потемневшего от скуки времён Нотр—Дама, высившегося надменной громадой на противоположной стороне речушки Сены.
Жанетт находилась в тот момент на носу баржи. Даже перевесившись через перила, она видела единственно только хвост неизвестного животного. Зато чётко слышала несущиеся с канатов странные завывания, похожие на человеческие голоса. Узрела миг ныряния. Баржа от того нырка заметно колыхнулась. По силе болтанки можно уже судачить о величине животного.
Несмотря на запальчивые увещевания Жаннетт, слабые волнушки, тающие в удалении, пусть даже их эпицентр находился у баржи, не являлось для Банти никаким доказательством существования живого феномена, так горячо описываемого его девочкой. Бантик едва сдерживался.
– Если Жаннетт не будет по—настоящему моей, она окончательно рехнётся, – подумал тогда Банти. – Хотя, может быть, опять куражится девушка.
Смешные они – все эти бывшие актрисы.
Последний случай появления на Сене крупных, лупоглазых двухголовых пресмыкающихся «нелягушек», по сообщению Ордена Спасения, был зарегистрирован местным фотокорреспондентом во время оккупации Парижа немецкими войсками. Дело давнее. В тысяча девятьсот сороковом году некие подвыпившие, высшие штабные чины из Сен—Жермена во главе с действующим фельдмаршалом танковой армии, может и фронта18, фон Рунштедтом после небольшого Schwelgerein19 решили прогуляться инкогнито по набережной под ручку с двумя француженками сиамского происхождения – бывшими сотрудницами Главной Вольеры Люксембургского зоосада. Из подъюбок выглядывал общий на двоих изящный крокодильий хвостик. Факт был подкреплён фотографиями, мелькнувшими было в цензурном отделе объединенной француско—немецкой печати. Номер в свет не вышел. Фотографа поймали, попросили сознаться в фальсификации и отправили на отдых в бесплатный санаторий под Освенцимом.
***
Наши русские путешественники по Европам, озабоченные внутрикутёжными проблемами, никакого криминала в случае со славяноголовым пресмыкающимся не обнаружили. Особенно не возмущались, не ругались, не бунтовали. И даже не сделали попытки подать на руководство баржи заявление, чем вызвали немалые подозрения у прочих посетителей, знающих повадки новых русских не понаслышке.
Немногочисленные гости замершего у причала нелепого судна, до того мирно уминавшие под пиво продукты вчерашнего ланча, ничего этакого не видели, но зато что—то смутно слышали. Это был не обычный всплеск. С таким звуком пустые бутылки не входят в воду. Они слегка удивлены и выдвинули—было некоторые претензии: сначала к своим весёлым подводникам, эпизодически и в соответствии с распоряжением парижской мэрии очищающим дно Сены. Потом к русским клиентам, поскольку именно на них было обращено возмущение.
– Видно, русские бросили в воду бокал или бутылку, и случайно попали по шлёму водолаза.
На что получили исчерпывающие объяснения русских. На пальцах, конечно же.
– На подводников нам наплевать, – пытались пояснить русские. – Матюгнулся какой—то местный крокодил—выродок, а нам—то что? Мы его прощаем. Матюгнулся по—русски? А вам то что? Раз по—нашему вы все равно ничего не понимаете, значит, ничей слух не оскорблён. Докажите, что он наш, докажите, что русский. Ваша река – ваши проблемы. В вашей реке – ваши крокодилы, в нашей реке – наши. Наша Вонь в пяти тыщах вёрст отсюда, ваша Сена – вот она под нами. Пусть ваши подводники одеваются в яркокрасное, а не в чумазое и, тем более, не в зелёное. Ибо зелёного в ваших сточных водах не видать. Отвалите, словом. И пейте своё пивишко.
– Гарсон! Нам ещё по литрошке! – бодро вскрикнул Порфирий после небольших и приятных воспитанному слуху перепирательств.
– А ловенброй у вас имеется? Как же так? А что у вас вкусненького и лучшего из своего, из местного? – заинтересовался Кирьян Егорович.
– Типа винца попроси для разнобоя. Надоело уже их пиво, – расширял требования Бим.
– Я только «за». Во, Порфирий, – вспомнил что—то своё затаённое Кирьян Егорович (а как же – он же начинающий писатель): «Давай попробуем то, что папа Хэм тут пил!»
– А что папа Хэм тут пил?
– А чёрт его знает. Пиво, поди, хлестал, а скорей всего аперитивы. Давай у этого ослёнка спросим.
Ослёнок не знал, что пил Хэм. И вообще, похоже, не был знаком с папой Хэмом.
– Возьмите ламбик, – посоветовал ослёнок, – это вкусно. Есть марки гез, фаро, крик, фрамбуаз. А меня зовут Банти, если что.
– Где это в меню?
Банти ткнул в стол пальцем и провёл по списку вертикальную линию. Кирьян нацепил очки и вперил взгляд в колонку цифр: «Не вижу Банти. Что это такое Банти? Вино? Пиво?»
– Я есть Банти. – Мулатик понял недоразумение и рассмеялся, как смеются герои Хэма.
– Бим, это слишком дорого, – повернулся к другу Кирьян Егорович, – в пять раз дороже краснухи и пива. Выдержка в годах. Нахрен нам такие технологии. Пусть в Бельгиях с выдержкой пьют.
– Нихт, сэр. Найн, зэр ист дорого20. Нахер! – Перевёл на франко—немецкий Порфирий. – Кирюха, как по—ихнему «дорого»? А «нахер» – это слово они знают? Я что им сказал?
– Откуда ж мне знать – я французский не учил. Что сказал, то и вымолвил.
– Сэр, это дорого, нам и вам – облом. Что ist ещё?
Облом Бим изобразил в виде фака, состроенного из безымяного, как положено, пальца, присовокупив кривую мину лица.
Бантик на такую форму облома обиделся. Он повернул голову в сторону, не желая продолжать болтовню в таком жанре. Он на службе, а не в поэтическом сортире.
Мимо, толкая скачущую по палубным доскам тележку с пустыми кружками и блюдцами, дефилировала его L’Amure reguliare Жаннет Неибисзади.
Девушка в тот день принарядилась в обтягивающую маечку, одела чёрную юбку с отвисшим кожаным пояском, на котором болталась служебная сумка с евровой мелочью и чековыми делами, с хвостом. Напоминало средневековые билеты на конный трамвай.
Тележка остановилась. Жаннет, не отпуская наисвежайшей улыбки, втянулась в смысл беседы: «О, да—да, ес, я поняла. Эрнест пил по полкружки светлого. А если хватало, то дополнительно брал по полкружки une demi—blonde. Он сидел обычно вон там». – Жаннет махнула в дальнюю, заострённую бетоном, сторону острова.
– Мы там сегодня были, но…, – затеял—было долгий разговор Кирьян Егорович.
– Стоять! – крикнул неожиданно и невпопад Бим—Нетотов. Команда прозвучала по—армейски грозно и чётко.
Публика вздрогнула, начиная от кормы. Баржа покачнулась. Старшему поколению в лице самого дальнего старичка и старушки из Бельгии вспомнились покрики неприятных касками фашистских захватчиков.
– Я Вам не верю. – Это Бим объяснил официантке на пальцах.
Жаннет застыла в изумлении.
– Я старый русский мэн. Я пью по кружке… нах по кружке… Бим обиделся и вскочил в запале из—за стола. Так удобней изображать объяснительные фигуры.
